Алексей Цветков

натянешь на старости дней носки поплотней и пижаму и шепчешь скорее стемней прилипшему к векам пейзажу

мгновенно припомнишь дотла квартиру с ее обстановкой где светка впервые дала урок анатомии ловкой

петренко на кухне сидел орудуя тщательным гребнем и было как в бочке сельдей людей в этом городе древнем

затем от заречных лачуг где нож в обиходе нередко с вином приезжал ровенчук а светку работал петренко

в тот год в кинозале прибой гремел гэдээровский вестерн чтоб города житель прямой смотрел его с женами вместе

соседка одна умерла холерная крепла зараза но жив еще был у меня отец подполковник запаса

воспоминаньем о погромах под исполкомовский указ в больших петуниях багровых бывали праздники у нас

мы выходили по тревоге изображая без вины кристалл германия в триоде где дырки быстрые видны

с утра садилась батарейка сползал родительский пиджак и мертвый завуч крамаренко в зубах петунию держал

в оркестре мельница стучала земля ходила ходуном другая музыка скучала в порожнем сердце надувном

мы перли в адские ворота под оглушительный металл и мертвый завуч как ворона в зените с песнями летал

Я «фита» в латинском наборе, Меч Аттилы сквозь ребра лет. Я трава перекатиморе, Выпейветер, запрягисвет. Оберну суставы кожей, Со зрачков нагар соскребу, В средиземной ладони Божьей Сверю с подлинником судьбу. Память талая переполнит, И пойдут берега вразнос. Разве озеро долго помнит Поцелуи рыб и стрекоз? Я не Лот спиной к Содому, Что затылочной костью слеп. Я трава поверникдому, Вспомнидруга, преломихлеб. Но слеза размывает берег, Я кружу над чужой кормой, Алеутская птица Беринг, Позабывшая путь домой.

У лавки табачной и винной В прозрачном осеннем саду Ребенок стоит неповинный, Улыбку держа на виду. Скажи мне, товарищ ребенок, Игрушка природных страстей, Зачем среди тонких рябинок Стоишь ты с улыбкой своей? Умен ты, видать, не по росту, Но все ж, ничего не тая, Ответь, симпатичный подросток, Что значит улыбка твоя?

И тихо дитя отвечает: С признаньем своим не спеши. Улыбка моя означает Неразвитость детской души. Я вырасту жертвой бессонниц, С прозрачной ледышкой внутри. Ступай же домой, незнакомец, И слезы свои оботри.

Я мечтал подружиться с совой, но увы, Никогда я на воле не видел совы, Не сходя с городской карусели. И хоть память моя оплыла, как свеча, Я запомнил, что ходики в виде сыча Над столом моим в детстве висели.

Я пытался мышам навязаться в друзья, Я к ним в гости, как равный, ходил без ружья, Но хозяева были в отъезде, И когда я в ангине лежал, не дыша, Мне совали в постель надувного мыша Со свистком в неожиданном месте.

Я ходил в зоопарк посмотреть на зверей, Застывал истуканом у дачных дверей, Где сороки в потемках трещали, Но из летнего леса мне хмурилась вновь Деревянная жизнь, порошковая кровь, Бесполезная дружба с вещами.

Отвинчу я усталую голову прочь. Побросаю колесики в дачную ночь И свистульку из задницы выну, Чтоб шептали мне мыши живые слова, Чтоб военную песню мне пела сова. Как большому, но глупому сыну.

Оскудевает времени руда. Приходит смерть, не нанося вреда. К машине сводят под руки подругу. Покойник разодет, как атташе. Знакомые съезжаются в округу В надеждах выпить о его душе.

Покойник жил — и нет его уже, Отгружен в музыкальном багаже. И каждый пьет, имея убежденье, Что за столом все возрасты равны, Как будто смерть — такое учрежденье, Где очередь — с обратной стороны.

Поет гармонь. На стол несут вино. А между тем все умерли давно, Сойдясь в застолье от семейных выгод Под музыку знакомых развозить, Поскольку жизнь всегда имеет выход, И это смерть. А ей не возразить.

Возьми гармонь и пой издалека О том, как жизнь тепла и велика, О женщине, подаренной другому, О пыльных мальвах по дороге к дому, О том, как после стольких лет труда Приходит смерть. И это не беда.

На земле пустая лебеда, Горизонт раздвоенный приподнят, Умираешь — тоже не беда, Под землею известь и вода Вещество до края переполнят.

Краток век собачий или птичий, Повсеместно смерть вошла в обычай. Тех, что в детстве пели надо мной, На ветвях не видно ни одной. Кошки нашей юности заветной Выбыли из жизни незаметной, Каждая в могилке ледяной.

Больше Горького и Короленки, Отошедших в землю подо мной, Для меня значенье канарейки, Лошади порядок потайной. Даже дети, целясь из рогатки, Не дадут нам смысла и разгадки, Потому что известь и вода Не заменят птицы никогда.

На четверых нетронутое мыло, Семейный день в разорванном кругу. Нас не было. А если что и было — Четыре грустных тени на снегу. Там нож упал — и в землю не вонзится. Там зеркало, в котором отразиться Всем напряженьем кожи не смогу.

Прильну зрачком к трубе тридцатикратной — У зрения отторгнуты права. Где близкие мои? Где дом, где брат мой И город мой? Где ветер и трава? Стропила дней подрублены отъездом. Безумный плотник в воздухе отвесном Огромные расправил рукава.

Кто в смертный путь мне выгладил сорочку И проводил медлительным двором? Нас не было. Мы жили в одиночку. Не до любви нам было вчетвером. Ах, зеркало под суриком свекольным, Безумный плотник с ножиком стекольным, С рулеткой, с ватерпасом, с топором.

Ситуация А. Человек возвратился с попойки В свой покинутый дом, на простор незастеленной койки, Как шахтерская смена спускается в душный забой. Он подобен корове в канун обязательной дойки, Но доярка в запое, и что ему делать с собой? Он прикроет окно, где свинцовые звезды навылет, Сигарету зажжет, бельевую веревку намылит И неловко повиснет, скрипя потолочной скобой.

Ситуация В. Соблюдая отцовский обычай Он пройдет до конца по тропе орденов и отличий, Приумножит почет и пристойный достаток в семье. Но проснется душа, словно осенью выводок птичий, И останется плоть остывать на садовой скамье. Он ложится навек под ковер замерзающих пашен, Погребальный пиджак орденами богато украшен. Что он выиграл, бедный, с нетронутой болью в лице? Ситуация А. Ситуация В. Ситуация С...